В тяжёлом воздухе растворялся липкий, гнетущий запах жасмина. Он как нельзя лучше соответствовал месту трагедии, создавая гнетущую удушливую атмосферу. Смешиваясь с ним, тонкий аромат восточных роз и гиацинтов казался тошнотворным, настолько приторно сладким, что почти склеивал зубы. Даже горклый душок залежалой соломы, щедро сдобренный пылью и мерзкой всепроникающей плесенью, почти не прорывался сквозь эту сладкую завесу. Терялись в нём запахи и подгнившей сахарной свёклы, сваленной в углу, и протухшей полу съеденной рыбы, и мерзкого отводящего глаза порошка. А ещё мышами, здесь невообразимо пахло мышами их помётом, гнездовьем и резкими мускусными метками.
Иринма, не в силах выносить этого многообразия ароматов, брезгливо поморщилась. Её тонкое почти парфюмерное обоняние отточенное годами зельеварения, составления порошков и измерения смесей сейчас подвергалось настоящему насилию. Даже глаза невольно начали слезиться. Смахнув краешкам лёгкого расклешённого рукава предательскую влагу с густо накрашенных ресниц, она в который раз невольно подумала про жестокую иронию. Будучи безмерно талантливой, а по своему глубокому убеждению, так и вовсе гениальной травницей с международными перспективами, родственницей далеко не последнего человека в княжестве, любовницей нескольких влиятельных радников, да и просто сногсшибательной женщиной, она вынуждена была влачить жалкое унылое существование в эдакой глуши. Теперь ко всем радостям сельской идиллии добавился ещё и этот полуразвалившийся деревянный монстр провонявший жасмином и мышами. И вся незадача в том, что её отбытие в эту пасторальную ссылку поддержали все. Абсолютно все возжелали убрать её с арены действий, задвинув в тыл и лишив всех почестей и наград.
Женщина тяжело вздохнула и перестала, наконец, постукивать наманикюренными коготками по остову полуразвалившейся коновязи. Единственная мысль согревала её в сложившейся ситуации: «Скоро всё закончится!» Скоро она вернётся со щитом в Золотое поселение и получит, наконец, полагающееся ей по праву рождения! О — о-о, вот тогда‑то она отыграется за все свои лишения и унижения…
На полу тяжело пошевелился Араон. Молодому человеку пришлось совсем несладко: обессилевший после лечения, с не отошедшей после местного обездвиживания рукой и наверняка сильно ноющим после зелий нутром, он ещё пытался сопротивляться, чем и заработал лишний удар по буйной голове. Оставалось только дивиться поразительной живучести и непрошибаемости этого знатного черепа, не обзавёдшегося даже шишкой. Да и сознание к измождённому телу вернулось поразительно скоро для таких нагрузок. Вот чародей медленно повернул голову и приоткрыл золотистые глаза, пытаясь сфокусировать взгляд на сидящей перед ним особе. Как же она ненавидела эти глаза, выдающие в нём мерзкую породу старой стервы Альжби! Сколько натерпелась в юности от интриг этой жадной, эгоистичной мерзавки, помешанной на этикете и правилах приличия! Сколько разочарований и оскорблений принесли ей именно эти глаза, что сейчас так недоверчиво и ошарашенно обшаривают небольшой доступный взору участок сарая! Она очень хорошо помнила, как ей сгружали на руки этот орущий ком мяса вместе с его пришибленным братцем, когда уматывали развлекаться на приёмы и балы. А подросши, эта маленькая сволочь применяла всю свою изощрённую фантазию против её поклонников и женихов, справно распугивая претендентов на руку и сердце. Одно натирание стульчака жгучим перцем чего стоило. И ведь, тварь такая, потом подробно каждому рассказывал, от кого они могли такую интимную болячку схлопотать. А охота на зомби для ночных посетителей…
Зычно скрипнув зубами Иринма едва сдержалась, чтобы не придушить ненавистного родственника, пока этот подросший бугай был крепко связан по рукам и ногам. Вот только кляп во рту помешал бы насладиться последними предсмертными хрипами. Небесными песнопениями показались бы ей они. Руки так и тянулись к бьющейся на шее жилке.
— Очнулся? — вместо этого Иринма почти ласково взяла племянника за подбородок.
Араон заворочался, вырываясь, но, придавив раненую руку, глухо застонал и лишь злобно глянул на свою мучительницу.
— Слышишь меня, значит. Это хорошо. Ты должен быть здоровым и достаточно бодрым, а главное очень и очень товарным, зайчонок, — женщина потрепала слипшиеся кудри племянника своей прохладной ладошкой. — Как думаешь, насколько ценен твой организм в такой комплектации? Лишим мы тебя, допустим, ушка или пальчика — не сильно расстроишься? Нет? Конечно, не расстроишься, ты же у нас всегда был настоящим мужчиной. Грозный, неумолимый, настоящий Важич!
В её голосе было столько горькой иронии, что женщина почти шипела. Не многие на её месте смогли бы устоять перед искушением, поизмываться над такой безвольной и желанной жертвой. Беспомощный и жалкий он ещё храбрился и пытался расплетать чары, хоть блокирующие резерв путы держали крепко.
— Как думаешь, насколько далеко зайдёт любящий папочка, если ему прислать пальчик дорогого младшего сыночка, совершенно недавно исчезнувшего с карт?
Лицо молодого человека исказила ярость. Он гордо тряхнул головой, сбрасывая с себя руку тётки, и даже попытался выпустить сырой поток силы. Иринма, не удержавшись, рассмеялась и, ловко поднявшись, придавила носком босоножки шею строптивого мальчишки. Умелое нажатие и чародей притих, сверкая своими звериными очами.
Играться с ним можно было до бесконечности, по капле выделяя обозлённому родичу такую ценную информацию. Всё равно, достигнув своих целей, они не собирались оставлять в живых никого: ни управленцев, ни отживших своё чародеев, ни их отпрысков. Сколько же удовольствия можно получить от его метаний и попыток предупредить своего родителя. Женщина сладостно улыбнулась от этой мысли.