Двигаться не хотелось, и причиной тому был не только ноющий мениск и отбитое нутро.
Важич свесился вниз и с каким‑то извращённым умилением глянул на своих спутниц и практически заступниц. Вечером в знак протеста против его самоуправства маленькая рыжая бестия утащила подругу ночевать на другой стог и изьяла единственную простынь, торжественно сгрузив ему на руки оставшиеся рубашки, предлагая самостоятельно разобраться и с обработкой раны, и с перевязкой. Вряд ли она догадывалась, что огненный чародей владеет несколькими воздушными заклинаниями и управиться с порванными тряпками не составит для него особого труда. Чаронит, конечно, пыталась сопротивляться, толи из нежелания упускать его из поля зрения, толи из желания спать в более тёплой компании, чем постоянно ворочающаяся травница. Вот и теперь рыжая девица, упорно утверждающая, что она золотисто — каштановая, умудрилась на треть закопаться в ароматное, уже слегка подсохшее сено, отринув условности простыни и внешнего вида. Волосы собрались где‑то на макушке вторым стогом, значительно менее аккуратным, чем служащий им постелью. Рубашка задралась по самую шею, бесстыдно оголяя острые лопатки с несколькими бледными синяками. Босые пятки задорно торчали вверх, одна наполовину болталась в воздухе, свесившись со стогоа, другая чинно покоилась на бедре духовника. Чаронит, впрочем, не слишком возмущалась подобному панибратству. Девушка плотным коконом замоталась в свежеотобранную простынь и эдакой мумией ровно, почти бездыханно лежала посерёдке, пока её беспокойная подруга, ворочаясь, выписывала вокруг неё хороводы. Даже могильная расцветка слегка притупилась, скрадывая неприятное впечатление.
Молодой чародей не смог сдержать улыбки: во сне они казались весьма миленькими и безвредными, что ещё больше упрочивало в правильности принятого решения.
Араон Важич, не заслуживший ещё по чину гордо именоваться Артэмьевичем, поправил многочисленные сомодельные ремни, позволявшие хоть и не лучшим образом, но поддерживать дополнительные щиты и несколько обманок. Даже мысль о любой встряске была отчаянно неприятна, что уж говорить, что прыжок со стога, хоть и выполненный безукоризненно с неслышным мягким приземлением, не доставил ему огромного удоволствия. Усилием воли подавив шипение от впившейся под рёбра рукоятки серпа, молодой человек выпрямился и, держась теней, бесшумно заскользил в сторону. Там возле шаткого, неухоженного плетня, давно позабытого нерадивым хозяином, его уже несколько часов терпеливо дожидалась худоватая, но ещё не совсем старая лошадёнка доверчивого и совершенно бесхозяйственного хуторнина, что от вольной жизни, очевидно, совсем позабыл, как закрываются двери в скотном дворе да приманивается приличный дворовой. Прикормить же глупую рабочую скотину заговорённым пучком свежего клевера, делом было нехитрым.
Младший Мастер — Боя в последний раз оглянулся на два одиноких неровных стога, где остались его несколько совершенно абсурдных дней, нечестно добытые вещи и странная, ненормальная уверенность, что всё вокруг может быть не так уж и страшно. Сняв с вызывающе торчащей балки длинную цепь лисвинского плетения и обмотав ею плечи, Важич проворно, хоть и не слишком грациозно из‑за больной руки, влез в старое потёрное седло, пригнулся к мохнатой холке флегматичной клячи и активизировал вторую часть плетения подчиняющего заклятья.
Свет сорока тяжёлых старомодных шестисвечных канделябров озарял большую северную столовую, в которой испокон веков проводились званые обеды хозяевами большого и процветающего поместья. Жар, поднимающийся от ровных лепестков огня, создавал тяжёлую удушливую атмосферу, сжигая последние крохи свежего воздуха, просачивающегося в щель под дверью. Дрожащие вершинки пламени обильно пускали к потолку чёрные струйки чада. Качество свечей оставляло желать лучшего, в воздухе стоял неприятный прогорклый запах жира. Впрочем, им это было вполне простительно, ведь в нынешние прогрессивные времена чародейскими светляками не пользовались только в самых глухих деревнях, да, может, из представлений об экономии. Поэтому и хорошими свечами мало кто спешил обзаводиться в таких количествах, используя исключительно для антуража или сотворения специфических заклятий. Вот и в этот раз всем многочисленным обитателям поместья приходилось страдать под гнётом архаичных средств освещения, чтобы ослабить обычно повышенный энергетический фон, при использовании большого количества готовых заклятий. Качественное сотворение новых малознакомых чар всегда требовало высокой концентрации и максимальной стерильности, особенно если предполагалось охватить большие территории. Но результат, всё‑таки оправдывал в некоторой степени такие неудобства.
Иринма Бесподобная, что настолько ненавидела доставшуюся от отца неблагозвучную фамилию, что не использовала её даже в мыслях, раздражённо отбросила вилку. Жар от свечей исходил такой, что в купе с держащимися последнее время крайне тёплыми деньками вызывал жутчайшие приступы слабости. Женщина даже могла почувствовать, как с шеи по спине до самой развилки ягодиц стекают липкие противные капельки пота. Если спереди, её слегка спасало глубокое декольте, то спина под пологом успевших потерять лоск волос качественно взмокла. Уже одно ощущение липкой ткани выводило её из себя. Хуже, пожалуй, был только тяжёлый, едкий запах тушеных в томатном соусе овощей и говяжьего жаркого, смешивающегося с ароматом духов и специфическим амбре от постоявшего в тепле сливочного десерта. Прекрасный, как всегда, ужин, приготовленный замечательным поваром из столицы, оказался бездарно испорчен подступающей тошнотой.